может ли мое Ты стать Оно других Я («объектом всеобщего опыта») – именно вследствие влияния моего сущностного деяния. Ибо собственно граница, разумеется колеблющаяся и зыбкая, проходит не между опытом и не-опытом, не между данным и не-данным, не между миром реального бытия и миром ценностей, а пересекает все области между Ты и Оно – между настоящим состоянием и застывшей историей становления. Настоящее означает не точку, символизирующую мысленную фиксацию определенного момента истекшего времени, не видимость остановленного его хода – нет, действительное и наполненное настоящее существует лишь постольку, поскольку существуют динамически меняющаяся действительность, встреча и отношение. Только в нынешнем существовании Ты возникает настоящее.
Я основного слова Я – Ты, то есть Я, которому не противостоит Ты, то есть Я, окруженное множеством «содержаний», обладает лишь прошлым, но не настоящим. Другими словами, до тех пор, пока человек удовлетворяется вещами, каковые он познает опытом и каковыми пользуется, он живет в прошлом и его мгновение лишено присутствия; у него нет ничего, кроме предметов; предметы же существуют в прошлом.
Настоящее не есть нечто мимолетное и преходящее, настоящее – это нечто длящееся в ожидании. Предмет не является длительностью – он есть застывание на месте, содержание, прерывание, оцепенение, оторванность, утрата отношения, утрата присутствия.
Сущности обретают жизнь в настоящем, предметность живет в прошлом.
Эту основополагающую двойственность сущего невозможно преодолеть воззванием к «миру идей» как к третьей силе, стоящей над противоположностями. Ибо я говорю не о чем другом, как о реальном человеке, о тебе и обо мне, о нашей жизни и о нашем мире, а не о каком-то Я самом по себе или о бытии самом по себе. У реального же человека настоящая граница пересекает и мир идей.
Разумеется, тот, кто удовлетворяется тем, что познаёт опытом и использует мир вещей, в котором пребывает, воздвигает вокруг себя идейную пристройку или надстройку, где находит убежище и успокоение перед порывами ничтожности своего бытия. На пороге убежища он сбрасывает одежду постылой повседневности, облачается в льняные одежды и укрепляет свой дух созерцанием исконно сущего и долженствующего бытия, к каковому его жизнь не имеет никакого отношения. Ему может быть приятно и провозглашать эти истины публично.
Однако воображаемое, постулированное и пропагандируемое Оно-человечество не имеет ничего общего с живым телесным человечеством, которому человек искренне говорит Ты. Самый благородный вымысел есть фетиш, самые возвышенные, но фиктивные взгляды являются порочными. Идеи не восседают на троне над нашими головами и не гнездятся в них; они скитаются среди нас и подступают к нам; достоин жалости тот, кто воздерживается от высказывания основного слова, но поистине подл тот, кто вместо основного слова обращается к идеям понятием или паролем, как будто это и есть их имя!
То, что непосредственное отношение включает влияние на окружающую предметность, становится очевидным на одном из трех примеров: сущностное деяние искусства определяет процесс, в ходе которого образ становится произведением. Окружающая предметность исполняется через встречу, через нее она входит в мир вещей, чтобы бесконечно действовать, бесконечно становясь Оно, но и одновременно, бесконечно становясь Ты, осчастливливая и воспламеняя. Предметность «воплощается»; ее плоть вырастает из потока безграничного и не стесненного временем настоящего и ложится на берег сущего.
Не столь очевидно значение воздействия на отношение к Ты-человеку. Сущностный акт, который здесь воздвигает непосредственность, понимается, обычно, чувственно, а значит, не осознается. Чувства сопровождают метафизический и метапсихический факт любви, но не они его составляют и чувства которые его сопровождают, могут иметь абсолютно различную природу. Чувства Иисуса к одержимому суть нечто иное, нежели его чувство к любимому ученику; но любовь одна. Чувства «имеются» – любовь случается. Чувства живут в человеке, но сам человек живет в своей любви. Это не метафора – это реальность; любовь не соединена с Я так, чтобы она рассматривала Ты как «содержание» или объект; она находится между Я и Ты. Тот, кто этого не осознаёт, не осознаёт всем своим существом, тот не понимает, что такое любовь, хотя и может приписывать ей чувства, которые переживает, испытывает, выражает и которыми наслаждается. Любовь есть охватывающее мир влияние. Для того, кто находится в любви, кто смотрит в нее, люди освобождаются от пут обыденности; добрые и злые, умные и глупые, красивые и безобразные – один за другим они становятся для него Ты, то есть освобожденными, вышедшими из темниц, единственными и неповторимыми, перед ним сущими; исключительность чудесно возникает снова и снова, и так он может воздействовать – влиять, помогать, исцелять, воспитывать, возвышать, освобождать. Любовь есть ответственность Я за Ты; здесь имеет место то, чего не может быть ни в каком чувстве, а именно равенство всех любящих, от самого малого до самого великого и от человека, защищенного блаженством включения в жизнь любимого существа, до того, кто на всю жизнь распят на кресте мира, кто совершил чудовищно немыслимое и рискнул – кто отважился любить людей.
Пусть останется тайной значение влияния в третьем примере, примере твари и ее рассматривания. Верь в простую магию жизни, во вселенское служение, и ты поймешь, что означают ожидания, высматривания и «вытянутая шея» твари. Всякое слово было бы здесь фальшивым, но присмотрись: эти существа живут здесь вокруг тебя, они живые, и к какому из них ты ни подойдешь, ты столкнешься с сущностью.
Отношение – это взаимность. Мое Ты влияет на меня так же, как я влияю на него. Мы учимся у своих учеников; наши произведения, наши труды создают нас. «Зло» становится откровением, когда его касается священное основное слово. Как воспитывают нас дети, как воспитывают животные! Необъяснимым образом вовлекаемся мы в поток всеобщей взаимности.
– Ты говоришь о любви так, словно это единственное чувство, существующее между людьми, но имеешь ли ты право брать в пример только любовь, если существует еще и ненависть?
– До тех пор, пока любовь «слепа», до тех пор, пока она не видит целостную сущность, она не является подлинным выражением основного слова отношения. Ненависть по самой своей природе слепа; ненавидеть можно лишь часть какого-либо существа. Тот, кто видит целостное существо и принужден его оттолкнуть, находится уже не в царстве ненависти, а в области, где возможность говорить Ты ограничена человеческой природой. Бывает, что человек не в состоянии сказать своему визави основное слово, которое всегда включает в себя отношение к этому человеку; тогда приходится отвергнуть либо другого, либо самого себя. Это преграда, в столкновении с которой познаётся относительность вступления в отношение, преодолеть которую можно только устранением преграды.
Однако непосредственно ненавидящий ближе к отношению, чем
